In this work, archives of audio recordings, radio and TV programs, films, and educational programs become markers of official memory. In it we see the unification and conservation of exemplary and explanatory excerpts from life and language/voice patterns. The friendly intonations of the presenters that flow into the space of history and culture are copied every time. And now, repeat after me. Now you speak.
This is the choreography of the trained voice: precise and regulated phrases, correct pronunciation, professional intonation, correct emotions. An ossified emptiness wrapped as a sweet.
Unreflective articulation and behavioral norms, unreflective repetitions of a phrase are figures of alienation translated by older women. We do not look into the emptiness but fill the space of fear with a speech pattern. Like an invocation. Hour by hour and it’s no easier, woe is me, maiden memory.
My maiden memory. Like cards that have fallen from a pack, like the depths of a lake and unconscious codes, unossified material, scrappy, changeable, alive. We listen in to the world of sacred memory, to diaries, folklore, informal sound archives, the space of personal choice. Voice—speech—song.
В этой работе архивы аудиозаписей, радио- и телепередач, фильмов, образовательных программ становятся маркерами официальной памяти. В ней мы можем наблюдать унификацию и консервацию образцовых и показательных фрагментов жизненных и языковых/голосовых паттернов. Приветливые интонации заботы дикторов, льющиеся в пространство истории и культуры, копируются из раза в раз. А теперь повторите. Теперь говорите вы.
Хореография выстроенного голоса: четкие и выверенные фразы, корректное произношение, интонирование на профессиональном уровне, правильные эмоции. Мама мыла раму, окостеневшая пустота, завернутая в обертку, — нет никакой мамы, никакой рамы.
Неотрефлексированная артикуляция и поведенческие формы, неотрефлексированные повторяемые в быту фразы — фигуры отстранения, переданные от старших женщин. Мы не вглядываемся в пустоту, а заполняем речевым узором пространство страха, чего-то ужасного. Как заклинание. Час от часу не легче, горе мое горе, память девичья.
Память девичья моя. Как выпавшие карты из колоды, как дно озера и бессознательные коды, неокостенелая материя, обрывочная, изменчивая, живая. Мы вслушиваемся в мир сакральной памяти, в дневники, фольклор, неформальные звуковые архивы — пространство личного выбора. Голос — речь — песня.
